Неточные совпадения
Он сидел неподвижно, точно окаменев, шевелились только кисти его рук, казалось, что весла действуют сами, покрывая
воду шелковой
рябью.
В щель, в глаза его бил воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом круге
воды в чане, —
вода покрылась
рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Серые облака поднялись из-за деревьев,
вода потеряла свой масляный блеск, вздохнул прохладный ветер, покрыл пруд мелкой
рябью, мягко пошумел листвой деревьев, исчез.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов в проливе! Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть
рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом в
воду, другим в песок.
Помню я этого Терентьева, худощавого,
рябого, лихого боцмана, всегда с свистком на груди и с линьком или лопарем в руках. Это тот самый, о котором я упоминал в начале путешествия и который угощал моего Фаддеева то линьком, то лопарем по спине, когда этот последний, радея мне (без моей просьбы, а всегда сюрпризом), таскал украдкой пресную
воду на умыванье, сверх положенного количества, из систерн во время плавания в Немецком море.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей
ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и
воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в
воде! В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает в прозрачные
воды.
Катерина замолчала, потупивши очи в сонную
воду; а ветер дергал
воду рябью, и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть середи ночи.
— Он и то с бурачком-то ворожил в курье, — вступился молодой парень с
рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому… не прост человек. А в бурачке у него
вода…
Зерцаловидная поверхность
вод начинала
рябеть, и тишина уступала место начинающемуся плесканию валов.
В одно мгновение гладь
воды покрылась
рябью, быстро перешедшей в волнение.
Между скитом Фаины и скитом Енафы шла давнишняя «пря», и теперь мать Енафа задалась целью влоск уничтожить Фаину с ее головщицей. Капитолина была
рябая девка с длинным носом и левое плечо у ней было выше, а Аглаида красавица — хоть
воду у ней с лица пей. Последнего, конечно, Енафа не говорила своей послушнице, да и торопиться было некуда: пусть исправу сперва примет да уставы все пройдет, а расчет с Фаиной потом. Не таковское дело, чтобы торопиться.
На небе уже довольно высоко проглянула луна. Она играла по мелкой
ряби бегущей речки и сквозь
воду эффектно освещала бесчисленные мели, то покрытые водорослями, то теневыми наслоениями струистого ила.
Неравнодушно смотрел я на эту картину и со страхом замечал, что ветерок, который сначала едва тянул с восхода, становился сильнее и что поверхность Волги беспрестанно меняла свой цвет, то темнела, то светлела, — и крупная
рябь бесконечными полосами бороздила ее мутную
воду.
Вода в озере чуть-чуть
рябила; небо было чисто.
А я все сижу да гляжу уже не на самый дом, а в
воду, где этот свет весь отразило и струями
рябит, как будто столбы ходят, точно водяные чертоги открыты.
Через реку поплыл тяжёлый чёрный паром, три чёрных монаха — двое у струны, один на руле — вели его, за ним широкими крыльями простёрлась по
воде рябь, и отражения заколебались, ожив и точно выбегая на зелёный берег.
Дальше глянцевитая движущаяся масса коричневой
воды однообразно
рябила около отмелей и берега.
Кому из них не случалось смирно стоять или сидеть близ закинутых удочек, ожидая крупной рыбы, и видеть, как мелкая, поднявшись вверх, покрывает и
рябит всю поверхность
воды около его наплавков?
Солдат тихонько засмеялся, и, отвечая его смеху, где-то близко всплеснула
вода; оба молча насторожились, вытянув шеи к морю, а от берега кольцами уходила тихая
рябь.
Снова в тишине раздался плеск
воды, теперь сильный и торопливый; старик сбросил плащ, быстро встал на ноги и скрылся, точно упал в черную
воду, оживленную у берега светлыми точками
ряби, синеватой, как серебро рыбьей чешуи.
Вот если взглянуть прямо через канал, то видно взморье и на горизонте на просторе солнце
рябит по
воде так ярко, что больно смотреть.
Тишина ночи рисуется пред ним в виде бескрайнего пространства темной
воды, она совершенно неподвижна, — разлилась всюду и застыла, нет ни
ряби на ней, ни тени движения, и в ней тоже нет ничего, хотя она бездонно глубока.
И вот на
воду упало пятно мутного света… Фома видел, что
вода тихо колышется,
рябь идет по ней, точно ей больно и она вздрагивает от боли.
Но вот раздается звук колотушки ночного сторожа, и мальчик видит, что поверхность
воды вздрагивает, по ней, покрывая ее
рябью, скачут круглые, светлые шарики…
Мелкий дождь, предвестник осени, лениво кропил землю, жёлтая
вода реки покрылась
рябью; в воздухе, тёплом до тошноты, было что-то ещё более углублявшее уныние Якова Артамонова. Неужели нельзя жить спокойно, просто, без всех этих ненужных, бессмысленных тревог?
Накатавшись досыта, осмотрев, по моей просьбе, противоположный болотный берег озера и все пловучие острова, налюбовавшись огромным зеркалом
воды, которую начинал подергивать мелкой
рябью южный ветерок, и опять-таки наслушавшись декламации Кокошкина, мы возвращались весело домой.
Было часов десять утра; легкая
рябь чешуей вспыхивала на блестящей поверхности пруда и быстро исчезала, и в
воде снова целиком отражалось высокое, бледно-голубое небо с разбросанными по нему грядами перистых облачков; в глубине пруда виднелась зеленая стена леса, несколько пашен и небольшой пароход, который с величайшим трудом тащил на буксире три барки, нагруженные дровами.
Стол стоял в простенке между окон, за ним сидело трое: Григорий и Матрёна с товаркой — пожилой, высокой и худой женщиной с
рябым лицом и добрыми серыми глазами. Звали её Фелицата Егоровна, она была девицей, дочерью коллежского асессора, и не могла пить чай на
воде из больничного куба, а всегда кипятила самовар свой собственный. Объявив всё это Орлову надорванным голосом, она гостеприимно предложила ему сесть под окном и дышать вволю «настоящим небесным воздухом», а затем куда-то исчезла.
Тихон Павлович посмотрел, как
вода, тронутая ветром, снова засыпала, успокаиваясь постепенно, но ещё пока покрытая мелкой
рябью и точно дрожавшая, посмотрел, глубоко вздохнул и пошёл к хутору, глухо бормоча...
Только на отмелях, там, где берег длинным мысом врезался в реку,
вода огибала его неподвижной лентой, спокойно синевшей среди этой блестящей
ряби.
Речки и ручьи шумно бурлят, луга затоплены, легкий ветерок
рябит широкие
воды, и дрожащими золотыми переливами ярко горят они на вешнем солнце.
С нее взорами скользил я по необозримой равнине
вод, спокойных и гладких, словно стекло, то любовался, как волны, сначала едва приметные,
рябели, вздымались чешуей или перекатывались, подобно нити жемчужного ожерелья; как они, встревоженные, кипели от ярости, потом, в виде стаи морских чудовищ, гнались друг за другом, отрясая белые космы свои, и, наконец, росли выше и выше, наподобие великанов, стремились ко мне со стоном и ревом, ширялись в блестящих ризах своих.
Летним вечером, когда гладью станут
воды озера, ни ветер
рябью не кроет их, ни рыба, играючи, не пускает широких кругов, — сокровенный град кажет тень свою: в водном лоне виднеются церкви божьи златоглавыя, терема княженецкие, хоромы боярския…
Я посмотрел на серое море, покрытое мелкою
рябью; кое-где чернели голые большие камни, кое-где
вода особенно поблескивала — просвечивало дно.
Думая о море, я всегда думал и о корабле, но здесь не показывались корабли, их путь проходил где-то дальше, за вечно смутной и туманной чертой горизонта, — и серой, бесцветной пустыней лежала низкая
вода, и мелко
рябили волны, толкаясь друг о друга, бессильные достичь берега и вечного покоя.